Двустворчатая дверь распахнулась, и Джоэл застыл в изумлении и растерянности. Перед ними в большом, слабо освещенном зале викторианского стиля выстроился ряд стульев с высокими спинками, на каждом из них восседала старуха – девять старух! Совершенно загипнотизированный, он всмотрелся в них повнимательнее. Одни слабо улыбались, у других были застывшие, напряженные лица, некоторые уже тряслись от старости, одна разговаривала сама с собой.

Последовал взрыв хлипких аплодисментов – тонкие венозные руки или, наоборот, опухшие, покрытые старческой «гречкой», с явным усилием ударяли ладонью о ладонь. Впереди стояли два стула. Тетка Валери указала жестом, что они предназначены для нее и Джоэла. Они уселись, аплодисменты уступили место тишине.

– Meine Schwestern Soldaten! – вскричала Гермиона Гейнер, вставая. – Heute Nacht… [181]

Она говорила минут десять, иногда ее речь прерывалась жидкими аплодисментами и возгласами удивления и восторга. Наконец она села, заслужив довольно живые овации.

– Nun, Fragen! [182]

И тут старухи одна за другой начали говорить – слабыми, в основном запинающимися голосами, хотя некоторые звучали весьма энергично, почти враждебно. При этом Конверс обратил внимание, что все они глядят на него и, перебивая друг друга, задают ему вопросы, как будто беглец, которого они спасли, и в самом деле был пастор.

– Прошу вас, майн герр! – воскликнула Гермиона Гейнер. – Ответьте дамам. Удостойте их своим ответом.

– Я не могу отвечать на вопросы, которых не понимаю, – тихо возразил Джоэл.

Внезапно, без всякого предупреждения, тетка Валери поднялась со своего места, обернулась к нему и ударила его по лицу.

– Такая уклончивая тактика здесь не поможет! – возопила она, нанося ему новый удар, кольцо на ее пальце расцарапало Конверсу кожу. – Мы отлично знаем, что вы понимаете каждое сказанное здесь слово. И почему это вы, чехи и поляки, всегда думаете, что нас можно обвести вокруг пальца? Вы коллаборационист! У нас есть доказательства!

Старухи начали кричать, их старенькие лица исказила ненависть. Конверс поднялся со стула. Он понял: Гермиона Гейнер и все остальные – сумасшедшие или впавшие в старческий маразм, а возможно, и то и другое вместе. Они до сих пор живут в страшных временах сорокалетней давности.

И тут, как бы по какому-то тайному сигналу, на другой стороне комнаты открылась дверь и вошли двое мужчин, один из них в плаще, в левой руке у него был какой-то пакет, а правую он держал в кармане. У второго на вытянутой руке висело летнее пальто, под которым скрывалось оружие. При появлении третьего Джоэл крепко зажмурился, почувствовав невыносимую боль в груди. У этого был забинтован лоб, а рука висела на перевязи – раны эти нанес ему Конверс в товарном вагоне, полном взбесившихся животных.

Первый подошел и вручил ему пакет. Это был толстый конверт без единой марки – досье, которое он отправил в Нью-Йорк Натану Саймону.

– Генерал Ляйфхельм передает вам привет и просит засвидетельствовать свое восхищение, – проговорил он, произнося слово «генерал» с твердым немецким «г».

Глава 32

Питер Стоун невозмутимо наблюдал, как врач, доверенное лицо ЦРУ, наложил третий и последний шов на угол губы армейского офицера, который напряженно сидел на стуле.

– Переносицу придется еще подправить, – заметил врач. – У меня есть знакомый хирург, который отлично справится с этим за несколько часов, а потом я отправлю вас к дантисту на Семьдесят первой, он сделает остальное. Я позвоню вам попозже, когда все устрою.

– Сукин сын! – взревел капитан, насколько позволял ему застывший от укола новокаина рот. – Это был танк, черный гребаный танк! Он не мог работать на нее, это был просто чертов таксист! Почему, дьявол его побери, он сделал это?

– Возможно, вы настроили его на эту волну, – сказал человек в штатском, отходя и просматривая на ходу какие-то записи. – Такое случается.

– Что случается? – выкрикнул офицер.

– Прекратите, капитан. Швы разойдутся. – Доктор угрожающе поднял шприц.

– Ладно, ладно. – Офицер сбавил тон. – Но не объясните ли вы мне, что на вашем тайном языке означает слово «настройка»?

– Я говорю на нормальном английском. – Стоун повернулся к доктору: – Как вы знаете, я больше не работаю, поэтому счет лучше дайте мне лично.

– С меня хватит. Мы пообедаем вместе, когда вы будете в городе. Тот хирург и дантист – другое дело. Я бы расплатился с ними наличными. И снимите с него форму.

– Будет сделано.

– Почему? – Капитан замолчал, увидев, что человек в штатском сделал нетерпеливый жест рукой.

Доктор сложил свои инструменты в черный чемоданчик и направился к двери.

– Да, Стоун, – сказал он, оборачиваясь к бывшему агенту ЦРУ, – спасибо за албанца. Его жена тратит московские рубли как сумасшедшая – только успевай придумывать названия болезней.

– Ее болезнь – ее муж. Он снимает квартиру в Вашингтоне, но она об этом не знает, как и о его странных сексуальных наклонностях.

– Ну, я-то ей никогда не скажу.

Доктор ушел, и Стоун повернулся к капитану:

– Когда вы имеете дело с такими людьми, не говорите ничего лишнего и не задавайте вопросов. Они не хотят знать лишнего.

– Простите, но что значит, я «настроил» этого громилу?

– Неужели не понятно? За красивой женщиной гонится армейский офицер с двумя рядами орденских планок. Как вы думаете, сколько воспоминаний – самых черных воспоминаний – накопилось у этого негра о людях вашей породы?

– Моей породы? Я никогда не относил себя к какой бы то ни было породе, но, кажется, я понимаю, что вы хотите сказать… Когда я добрался сюда, вы говорили по телефону, а потом было еще два звонка. Что-нибудь новое? Не насчет жены Конверса?

– Нет. – Стоун опять поглядел в свои записи. – Можно предположить, что она пытается разыскать кого-то из тех, кому доверял ее бывший муж. Для этого и вернулась.

– Он знает Вашингтон. Этим человеком может оказаться кто-нибудь из конгресса, из администрации или сената.

– Не думаю. Если бы он знал кого-нибудь и считал, что может рассказать ему все, не потеряв своей головы, он бы объявился еще несколько дней назад. Не забывайте – он осужден и приговорен. Можете вы представить себе такого человека в Вашингтоне, который не бросил бы его на растерзание? Он сейчас в положении прокаженного. Слишком уж много «авторитетных источников» подтвердило его вину, даже диагностировало его болезнь.

– И теперь он знает то, что нам было известно уже несколько месяцев назад. Трудно сказать, где засели сторонники «Аквитании» и не с ними ли ты разговариваешь.

– И не узнаешь, кого они успели купить, – добавил Стоун, – или, шантажируя, заставили служить себе. – Бывший агент ЦРУ присел напротив армейского офицера. – Но выяснилось еще несколько вещей. Более понятной стала их схема, всплыло несколько дополнительных имен. Если бы нам сейчас удалось вытянуть Конверса и объединить то, что стало известно ему, с тем, что знаем мы… Возможно, этого было бы достаточно.

– Что? – Капитан резко наклонился к нему.

– Успокойтесь. Я говорю только «возможно». Я сейчас собираю кое-какие старые долги, и, если удастся свести все вместе, найдутся один-два человека, на которых можно положиться.

– Поэтому мы и обратились к вам, – тихо сказал офицер. – Вы знаете, что делать, а мы – нет… Итак, что вы имеете?

– Для начала: вы слышали когда-нибудь об актере Калебе Даулинге? На самом-то деле его зовут Кальвином, но это никому не важно, кроме компьютеров.

– Знаю такого. Он играет папашу в телесериале «Санта-Фе». По секрету скажу, мы с женой иногда смотрим этот фильм. Так что же с этим актером?

Стоун взглянул на часы.

– Через несколько минут он будет здесь.

– Серьезно? Я в восторге.

– Возможно, вы будете еще в большем восторге, когда мы потолкуем с ним.